— Да какая почта, — он махнул рукой, — сама же помнишь, как повенчались мы с тобой, на Покров, так последнее письмо от Степана и пришло. Он же на корабле, не с руки ему писать.
Марьюшка легко поднялась. Пробежав по горнице, девушка принесла малахитовую шкатулку. "Я почитаю, — сказала она, улыбаясь. "Уж больно красиво, Федя, а ты там никогда не был?"
— В Венеции, — он посадил жену к себе на колени, — нет. Я же учился, не было времени у меня туда-сюда разъезжать. Читай, — он сбросил с ее головы платок и распустил косы — белокурые волосы упали тяжелой волной ему на плечо.
— Город сей весь стоит на воде, — начала Марья, — на лошадях тут не ездят, а только пешком ходят, или на лодках — длинных, черных, они называются — "гондолы". Церковь святого Марка Евангелиста вся выстроена из белого мрамора. Утром, когда выходишь на площадь, и слышишь, как щебечут, перекликаются птицы — чувствуешь себя, как в раю. Здесь я бы и хотел жить, но, конечно, — она остановилась и улыбнулась, — до этого мне надо стать адмиралом и выйти в отставку.
— Федя, — она сложила письмо и поцеловала мужа в щеку, — это что же получается, мы с братом твоим и не увидимся, долго?
— Это еще отчего, — удивился муж, — придет же когда-нибудь Степана эскадра обратно. Мы с тобой, Марья, тоже не век на Урале сидеть будем, я еще поучиться хочу. Так что увидишь ты свою Венецию, обещаю.
В избе было тихо, у ворот крепости сменялся караул, и Федор подумал: "Господи, на Покров повенчались только — а как будто я ее всю жизнь знал, Марью. Как же мне повезло".
В полутьме ее глаза горели, переливались, как звезды за распахнутыми ставнями. "Словно Сириус, — вдруг сказал Федор. "Твои глаза — такие же яркие". Он поцеловал сначала один, потом второй. Марья вдруг рассмеялась: "Ты, как на завод приехал, я на тебя сразу глаз положила. И матушка покойница, помню, все меня наставляла — у сего мужика будешь, как за стеной каменной".
— Наставляла, значит, Катерина Ивановна, — усмехнулся Федор. "А что еще она говорила?"
— Разные вещи, — томно выдохнула жена. Повернувшись к иконам, она спросила: "А эту Богородицу твой прадед из Италии привез, как царь Петр его туда отправил?"
— Угу, — Федор провел губами по белой шее и стал медленно расстегивать ей платье. "Как деда моего Бирон лишил поместий, чинов и дворянства, и в Пелым сослал — оставили только икону эту и саблю, что у Степана. Потом, правда, дворянство вернули, а остальное нет. Ну и батюшка наш — он же военным инженером был. Там и погиб, на поле боя, так что тоже — не до поместий ему было".
Марья закинула нежную, белую руку ему на шею и что-то прошептала. Федор тихо рассмеялся, и поднял ее на руки: "А вот сейчас и увидишь — как я устал. Мне, правда, еще до рассвета вставать, однако ночи сейчас короткие, можно — он открыл дверь в спальню, — и не ложиться".
Она внезапно оказалась в одной простой, льняной рубашке, — горячая, обжигающая, вся его, до последнего дыхания. Федор, усаживая ее на кровать, встав на колени, еще успел подумать: "Нет, не допустим мы сюда Пугачева, не бывать этому".
Марья прижала к себе его голову и потребовала: "Еще! Еще, пожалуйста!"
— Будет, — пообещал он, укладывая ее на спину, целуя нежные, круглые колени. За полуоткрытыми ставнями мерцал свет звезд — неверный, призрачный, шелестела листва деревьев. Где-то наверху, в темном, бескрайнем небе — вились, хлопали крыльями прилетевшие с Яика чайки.
— Вот так и сидите, Иван Петрович, — велел Миша. Покусав карандаш, мальчик стал быстрыми, уверенными движениями набрасывать портрет.
— А вам, сколько лет? — спросил Миша.
В степи было жарко, и Джованни подумал: "Какая весна в этом году хорошая, как здесь говорят — дружная. Вон, и просохло все уже".
Он почувствовал спиной тепло камня. Протянув руку, сорвав какую-то травинку, Джованни прикусил ее зубами. С речки доносились крики купающихся мальчишек. "Надо будет вечером тоже сходить, окунуться, — решил Джованни. "Все утро под землей ползали, но порох и боеприпасы — теперь там. На всякий случай, хоть Федор и говорит, что Пугачев к нам и не сунется".
— Двадцать два летом будет, — улыбнулся он. "На два года младше зятя твоего".
— И вы такой умный, — восторженно сказал мальчишка. "Так много знаете, как Федор. Я тоже — ученым буду".
— Не художником? — лукаво спросил Джованни, глядя на маленькие, ловкие, с обгрызенными ногтями руки.
— Сие баловство, — Миша рассмеялся. "Федор тоже рисует. У него глаз хороший, он и меня учит. Матушка наша говорила — отец мой тоже рисовал".
— А ты его помнишь, отца? — осторожно спросил Джованни.
Мальчик подпер кулаком подбородок и вздохнул: "Как он погиб, я не родился еще, поэтому меня Михаилом и крестили. А Марье пять лет о сию пору было. Вот, — он повернул к Джованни страницу альбома, — смотрите, Иван Петрович.
— Глаз хороший, — вспомнил Джованни. "Тебе учиться надо, Миша, — он полюбовался четкими, изящными линиями. "Поступишь в Академию Художеств, сможешь в Италию поехать".
— Нет, — мальчишка встряхнул белокурой головой, — я, Иван Петрович, инженером буду. А рисунки, — Миша сунул альбом в карман кафтанчика, — это же для себя, баловство. Пойдемте, — он махнул рукой в сторону крепости, — Марья сегодня пироги с рыбой печет, вы оных и не пробовали никогда.
Джованни обернулся — в степи была видная темная, быстро приближавшаяся к ним точка. Всадник на гнедом, низеньком коне пронесся мимо, даже не остановившись. Миша озабоченно сказал: "Башкир, должно. Вести о Пугачеве принес. Только все равно — не пустим мы его сюда".
Мужчина посмотрел на вышки крепости: "Восемь пушек всего лишь. Мы с Федором больше бы и не отлили — тут же не завод, тут рудник, оружейная маленькая. Еще хорошо, что ядра успели сделать".
— Давай-ка, Миша, — подогнал он мальчика и спросил: "Ты стрелять умеешь?"
— Я на прииске рос, — ребенок широко улыбнулся, — с пяти лет ружье в руки взял. И Марья тоже умеет. У нас иначе нельзя, места-то дикие. А вы, Иван Петрович? — голубые глаза мальчика озабоченно взглянули на него.
— Умею, — вздохнул Джованни, вспомнив свой небольшой, отделанный слоновой костью пистолет. "Надо будет у Федора ружье взять, — напомнил он себе, заходя на двор крепости, где уже строились солдаты.
Федор стоял у вышки, и, взглянув на них, дернул щекой: "Мишка, быстро домой. Носа с Марьей на улицу не высовывайте".
Мальчишка, было, открыл рот. Увидев холод в голубых глазах зятя, Миша только кивнул: "Ладно".
— Нечего ему в двенадцать лет тут отираться, — Федор указал рукой на стоявшие вдоль бревенчатого частокола ружья. "Бери любое. Ты уж прости, твой пистолет здесь не сгодится".